ГЛАВА 13

      Вырвавшись из объятий небесного бытия, Иван обнаружил, что лежит на диване в незнакомой комнате. Поблизости стояла Герда и говорила по телефону:

       – Извините, я во второй раз звоню. Вы сказали, что скорая не приедет, потому что у Ивана Исааковича Шевченко нет страховки. А как насчет наличных? Наличными можно заплатить?

       – Вызов будет стоить триста евро, а дальнейшее лечение в зависимости от тяжести травмы.

       – Не надо за наличные, – простонал Иван, поднялся, взялся руками за голову, но, ощутив что-то влажное и липкое, отнял руки. На пальцах была кровь. Он достал из кармана носовой платок, вытер кровь и, посмотрев на лежащие на столе куртку, пачку денег, паспорт и револьвер, сказал:

       – Со мной все в порядке. Положи трубку, Герда.

       – Извините, уже не надо, – сказала Герда и положила трубку.

      В комнате, кроме Герды, находились высокий, начинающий седеть мужчина, в котором Иван узнал Дмитрия Ивановича Штерна, и седенькая старушка, чья морщинистая рука лежала на плече одетого в ночную рубашку темноволосого мальчика лет семи.

       – Все, Изяслав, – сказала старушка. – Все самое страшное кончилось. Пойдем спать, а то утром тебя не добудишься.

       – А дядя уже не умрет? – спросил Изяслав.

       – С дядей уже все будет в порядке. Пошли.

      Они вышли из комнаты.

       – Напугал ты нас! – сказала Герда.

       – Да, пришлось поволноваться! – сказал Дмитрий Иванович и добавил: – Простите, что посетили с визитом ваши карманы, но нам нужно было найти какое-нибудь удостоверение личности.

       – На нас напали? – спросил Иван.

       – На тебя, тебя ударили кастетом, – ответила Герда. – Меня они для себя угрозой не посчитали.

       – И вы вдвоем меня сюда занесли? – спросил Иван. – Как вам это удалось? Во мне девяносто килограмм.

       – Папа у нас сильный! – не без гордости сказала Герда. – Я только за ноги тебя держала.

       – Не прибедняйся, Герда. Ты тоже сильная, – сказал Дмитрий Иванович и, посмотрев на Ивана несколько настороженно, спросил: – А зачем вам револьвер? Неужели вы не понимаете, как это опасно для простака иметь при себе оружие? Это же статья!

       – Так получилось, – ответил Иван. – Это долго рассказывать.

       – Не надо вопросов, папа! – сказала Герда. – Не до того сейчас. А ну-ка я еще раз на рану как следует посмотрю.

      Она подошла и склонилась над головой Ивана.

       – Большая рана? – спросил Иван.

       – Да нет, рана небольшая, зашивать не нужно, наверное, но опухоль приличная. Сейчас я обработаю.

      Герда вышла из комнаты и скоро вернулась с пузырьком и бинтом.

       – Чуть наклони голову, вот так. Я перекисью водорода залью и перевяжу.

       – Ладно, – сказал Дмитрий Иванович. – Пойду я. Вам без меня комфортнее будет.

      Дмитрий Иванович вышел, а Герда принялась перевязывать голову.

       – Пока я был без сознания, мне удивительно правдоподобное видение было, – сказал Иван.

       – Что за видение?

       – Будто я в раю.

       – И как там, в раю?

       – Тоже не без неприятностей.

       – Не удивительно, ведь там люди, а где люди, там и неприятности.

       – Я видел Иисуса Христа. Так же ясно, как я сейчас вижу тебя.

       – Не зацикливайся. Рая нет.

       – Я знаю, что нет. Но все это было так явственно…

       – Выбрось из головы. Или ты верующий?

       – В том-то дело, что я атеист до мозга костей. Но все это было настолько реально…

       – Не зацикливайся. Бога нет.

      Перевязав голову, Герда сказала:

       – Вот и все. Не так страшно все, как казалось.

       – Ну, я пойду? – Иван поднялся.

       – Никуда ты не пойдешь! – возразила Герда. – После сотрясения мозга, а у тебя точно было сотрясение, тебе нужен покой.

       – Знала бы ты, как мне не хочется вас стеснять…

       – Знал бы ты, как мне не хочется, чтобы ты свалился где-нибудь по дороге. С такими вещами не шутят.

       – Тогда я в туалет.

       – Налево по коридору.

      Когда Иван вернулся, Герда уже разложила диван и начала стелить постель.

       – Я куртку заберу, повешу на вешалку, – сказала она. – Вот только куда деть револьвер?

       – Я его под подушку пока положу. Сам не знаю, вроде не хочу ни в кого стрелять, но он мне нравится.

       – Это понятно, ты мужчина. Мужчинам нравятся опасные игрушки. Ну, спокойной ночи. Нет, постой. Голова болит?

       – Раскалывается, честно говоря.

      Герда и вышла из комнаты на кухню. Отец был там. Герда открыла дверцу шкафчика и стала искать лекарство.

       – Откуда у него столько наличных и револьвер? – спросил Дмитрий Иванович. – Он не опасный человек?

       – Поверь, Люда меня с опасным не познакомила бы. Я ему доверяю. Я, пусть заочно, но уже довольно давно знаю его с положительной стороны. Он писатель. Значит, думающий человек, – роясь в шкафчике, говорила Герда.

       – Думающим может быть и подлец. Да и писатель может быть подлецом.

       – Он не подлец. Судя по большинству его афоризмов – он нравственный человек. Ах, вот они! – она нашла пузырек.

       – А что он написал? – поинтересовался Дмитрий Иванович.

       – Небольшую книжку афоризмов и юмористических рассказов.

       – Значит, начинающий?

       – Начинающий.

       – И хорошо пишет?

       – Хорошо, поверь.

       – А ты можешь сейчас сказать хоть один его афоризм?

       – Попробую вспомнить. Вот, вспомнила: Если кто-то вам скажет, что Толстой дурак, потому что фэнтези интересней, согласитесь. Фэнтези действительно интересней, но дурак не Толстой.

       – Что ж…. Остроумно, но и только. Это еще не талант.

ГЛАВА 14

      Когда Иван проснулся, в комнате было светло. Иван сел и, подумав, взял со стола телефон и включил его. Тот тут же зазвонил. Это была мама.

       – Да, мама, я слушаю, – сказал Иван.

       – Привет, сынок! Я звонила тебе и на стационарный, и на смартфон, но ты отключил его. Как ты можешь, ведь у нас с отцом душа за тебя болит! Ты где? Вроде не дома?

       – Я ночевал у одной девушки.

       – Вчера еще у тебя не было девушки, а сегодня ты ночуешь у девушки? Остерегаться надо таких девушек!

       – Тут совсем другой случай.

       – Какой такой другой?

       – Долго рассказывать. Короче, я не был с ней, а был у нее.

      Послышался стук в дверь.

       – Потом, мама, потом. Сейчас мне некогда! – Иван поспешно натянул джинсы и сказал: – Войдите.

      Вошла Герда.

       – Как твоя голова? – спросила она.

       – Терпимо.

       – Слава богу. Теперь, раз уж ты проснулся, то сделай все, что нужно и присоединяйся к нам, мы скоро садимся обедать. На вот, – Герда протянула Ивану новую зубную щетку и бритвенный станок.

       – Знала бы ты, как мне не хочется вас обременять!

       – Знал бы ты, как нам не хочется быть негостеприимными.

      Покончив с туалетом, Иван вернулся в комнату и надел рубашку и свитер. У дверей в кухню он нерешительно остановился. Из кухни звучал дребезжащий старческий голос:

       – А я тебе говорю, что выходить замуж за гоя – это покупать кота в мешке! Выходить замуж надо за еврея. Это куда надежнее.

       – Ты потише, бабушка, со своими расистскими воззрениями, – сказала Герда.

       – Это не воззрение, это – данность. Евреи, они как породистые животные, как овчарки или сенбернары, а вот гои – как дворняги. В них всего столько намешано! Неизвестно чего от этого месива ждать.

      Иван подождал немного и открыл дверь.

       – Добрый день,– сказал он.

       – Добрый, добрый,– отозвались все.

       – Садись вот сюда,– сказала Герда.

      Иван сел и принялся за еду. Некоторое время все молча ели. Молчание нарушила старушка.

       – В вас есть еврейская кровь? – спросила она. – У вас отчество Исаакович.

       – Как вас зовут? – осведомился Иван.

       – Изольда Самсоновна.

       – Нет, Изольда Самсоновна. Просто у деда лучший друг был Исаак, в честь его отца и назвали.

       – Понятно… – сказала Изольда Самсоновна. – Да вы не стесняйтесь, не стесняйтесь! Берите еще селедки. Ведь вкусные же селедки.

       – Бабушка! – взмолился чуть не плача Изяслав. – Сколько тебе раз говорить, что не «селедки», а «селедка»! Сколько тебе раз говорить, что нет множественного числа у селедки!

       – Не кричи на бабушку, – сказал Дмитрий Иванович.

       – А что она кричит на весь двор: Изя, иди кушать мясы, бабы зарезали селедки!

       – Даже если бабушка кричит на весь двор: Изя, иди кушать мясы, бабы зарезали селедки, и тебе кажется, что рушится мир, пусть рушится мир, а ты иди кушать селедки.

      Снова наступила молчание, и снова молчание нарушила Изольда Самсоновна.

       – Быть писателем мало, надо еще зарабатывать этим на жизнь. И много зарабатывать, если жена получает гроши.

       – Бабушка, ты слишком далеко хватила. Ты меня уже сватаешь? – спросила Герда.

       – Как раз не сватаю. Как раз наоборот. А что до сватовства, то есть у Дмитрия на работе один бухгалтер, очень симпатичная и основательная женщина.

       – Бабушка, ему, то есть Ивану, не нужен бухгалтер, – сказала Герда.

       – Не понравится бухгалтер, то там есть завхоз. Тоже очень симпатичная и основательная женщина.

       – Ему не нужен завхоз.

       – Вот ты передергиваешь, а зря. Судя потому, что тебе рассказала твоя Люда, ему сейчас тяжело и как никогда требуется плечо, на которое можно положить голову.

       – Мое плечо не подойдет?

       – Твое плечо не подойдет, и не будем вдаваться в подробности почему. А впрочем, кое-что скажу. Мы, может быть, дождемся разрешения на выезд. Нам ненавистна страна, в которой элитой являются хитрожопые.

       – Не будем о политике, – сказал Дмитрий Иванович. – Банально, но политика, по большей части, грязь. Как ваша голова?

       – Спасибо, терпимо.

       – Простите, но, поскольку вы знакомый Герды, я вынужден спросить, откуда у вас столько наличных и револьвер?

       – Я каким-то боком писатель, и деньги эти получил от одного человека, который представился меценатом. Для меня самого это было неожиданностью. Я и не знал, что есть такие люди.

       – А револьвер?

       – Купил по случаю. Я не бандит, поверьте.

       – Это я понял. Но лучше вам от него избавиться.

       – Я вот теперь подумал, что неразумно было его покупать. Но я как-то в раздумье. Выбрасывать – жалко. Не знаю, куда его девать.

       – Берите еще селедки, – сказала Изольда Самсоновна.

       – Спасибо, но я уже наелся, – положив вилку, сказал Иван.

       – Папа, мы пойдем в гостиную, мне с Иваном поговорить нужно, – сказала Герда.

       – Идите на здоровье.

       – Можно я тебя сфотографирую? – спросил Иван, когда они зашли в комнату.

       – Давай, – Герда шутливо подбоченилась.

       – Я хочу вот о чем, – сказала она, когда Иван спрятал смартфон. – Отдай мне револьвер, тем более что я мастер спорта по стрельбе из пистолета.

       – Прицельно выстрелить даже из револьвера большего калибра и с длинным дулом на таком расстоянии нельзя. Что уж говорить о дамском револьвере. Тут нужна винтовка с оптическим прицелом. И потом, ты думаешь, что, устранив гетмана, ты чего-то добьешься? Разве не придет другой гетман, может даже и похуже?

       – Я тебе объясню. Вице-гетман, Николай Сергеевич, – тайный папин друг. И он и еще многие в тайной оппозиции к этому строю и политике гетмана. Вот только нерешительный он. Но, если бы, положим, с гетманом что-нибудь случилось, и папа оказался рядом с Николаем Сергеевичем, мы могли бы подобрать неплохую команду для реформ. Но, конечно, прежде нужно будет установить свою собственную диктатуру и посадить всех коррупционеров и воров. В стране повальная коррупция и воровство, а суды продажны, поэтому без диктатуры – никак. И диктатором этим буду я.

       – У тебя такая твердая рука?

       – Да, у меня такая твердая рука.

       – Я не верю в диктатуру, – сказал Иван. – Как, впрочем, не верю и в то, что можно создать более совершенный строй без более совершенного человека.

       – А я – верю. Я буду править так, что люди созреют до совершенного строя.

       – А возможно ли такое созревание? По-моему, ты ставишь телегу впереди лошади. Бердяев писал, что идея свободы первичнее идеи совершенства.

       – Мало ли что писал Бердяев. Шекспир писал: «Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам».

       – Ну что ж. Дай бог. Да, у меня еще вопрос. Твой папа пользуется таким авторитетом у народа, и гетман его терпит?

       – Брехунец боится санкций. Половина его бизнеса завязана на торговле с Евросоюзом. Он и так из-за папы много потерял, потому что в Евросоюзе у власти много папиных друзей. Они просто могут совсем отказаться покупать его сельхозпродукцию.

       – Ладно, бери револьвер, раз ты такая решительная. И сними с меня этот бинт, я его стесняюсь.

       – Почему? Может быть, ты герой.

       – Я не хочу быть героем. Я в раковину хочу.

ГЛАВА 15

      Иван подошел к своему подъезду, поздоровался с Полиной Васильевной, сидящей на скамейке, как вдруг голова закружилась, он пошатнулся и, благо скамейка была рядом, присел.

       – Что с тобой, Ваня? Ты бледный как полотно, – сказала озабоченно Полина Васильевна.

       – Голова закружилась.

       – С чего бы это? Ты вроде трезвый.

       – Долго рассказывать, Полина Васильевна. А впрочем, у меня было сотрясение мозга.

       – Тогда тебе надо в постель. Может, тебя проводить?

       – Нет, не надо.

       – И все-таки я тебя провожу. Мне не трудно.

      В квартире, снимая куртку, Иван снова покачнулся.

       – Может, «скорую» вызвать? – спросила участливо Полина Васильевна.

       – У меня нет страховки, да и чем поможет «скорая»? Единственное, что мне нужно, – это покой. Я знаю, я читал.

       – Ты только не спи. Я где-то читала, что после сотрясения мозга спать нельзя.

      Иван сел на диван, снял туфли и лег.

       – Тебя, может, накрыть? Я вот этим пледом накрою.

       – Ну, накройте, если вам это доставит удовольствие.

       – Это не из-за удовольствия. Хотя, может быть, и из-за удовольствия, – накрывая Ивана пледом, говорила Полина Васильевна. – Я думаю, это, так сказать, инстинкт заботы, даже у животных он есть, даже кошки друг друга вылизывают, что уж говорить о человеке, – она посмотрела на гроб. – Давно хотела тебя спросить: чем ты так серьезно болен, а, Ваня?

       – Почему вы решили, что я чем-то серьезно болен?

       – Ну как же…. Этот гроб…

       – Тоска у меня была, Полина Васильевна.

       – И все?

       – И все.

       – Если я правильно тебя понимаю, ты решил покончить с собой? Да?

       Иван промолчал.

       – Выбрось это из головы. Подумай о своих родителях. Они все для тебя делали, даже оставили тебе квартиру в столице, а сами уехали в задрипанный Конотоп, а ты? Немедленно выбрось это из головы! Подумаешь трагедия – жена ушла! Это – не трагедия. Говорят, что если перед тобой закрывается какая-то одна дверь, то рядом непременно открывается другая. Подумай, Ваня, разве после ухода Анастасии тебе не открылась другая дверь или даже много дверей?

       – Умные вещи вы иногда вещи говорите, Полина Васильевна.

       – Иногда – да. Так что брось дурить!

       – Уже бросил. Передо мной действительно открылась другая дверь. Не ругайте меня. Лучше идите, потом как-нибудь поговорим. Мне полежать надо.

       – Ладно, иду.

ГЛАВА 16

      У подъезда на скамейке сидела Вера Львовна и читала потрепанную, без обложки, книгу.

       – Здравствуйте, Вера Львовна, – сказала Полина Васильевна, садясь на скамейку напротив. – Хочу перед вами покаяться. Я ведь тогда, после нашего разговора, все же перечитала Шевченко и его «Катерину» перечитала, в первый раз с тех пор как окончила школу. Зря я тогда сказала, что только отсталые его читают, потому что я тоже плакала. Читала и плакала. И казалось мне тоже, что я становлюсь лучше. Так что там у вас?

       – Не знаю, тут и название, и автор, все оборвано. Какой-то Антон Павлович Чех. Давайте я вам почитаю?

       – Читайте. Чехи – они хорошо пишут. Гашек Ярослав, например. Он смешной.

       – Чех – это не национальность. Чех – это фамилия.

       – Все равно читайте.

      Вера Львовна пролистала книгу.

       – Вот, – сказала она. – В Москву. Написано: «В Москву», но кто-то зачеркнул « В Москву» и сверху написал: «В Европу».

       – Когда была издана эта книга? – спросила Полина Васильевна.

       – В 2017 году.

       – Неправильно он зачеркнул, – поморщилась Полина Васильевна.

       – Что? «В Москву» было правильно?

       – И «в Москву» было неправильно.

       – Что же тогда правильно?

       – Оставаться дома было бы правильно, потому что от себя не убежишь. Но почему-то думали, что смогут убежать. Почему-то ожидали, что европейцы за нас решат наши проблемы, вроде у них своих проблем не хватает. Кричали радостно: «Мы – объединенная Европа!», но что же в итоге вышло? Европейцы подумали-подумали, повязли-повязли в нашем болоте и открестились от нас и от наших воров у власти, потому что решили, что будет выгоднее и менее хлопотнее, если мы станем буферным государством.

       – Вы говорите, что воры у власти. А как же гетман Брехунец? Ведь он в первую очередь у власти?

       – Гетмана не трожьте, гетман – совсем другое. Он такой же авторитет, как в свое время был Путин в России. Вы вот говорили об авторитете: скажи «копай», и ты будешь копать, хотя он тебе и не начальник. Такой же для меня и гетман. Скажи он мне: «копай», и я буду копать, хотя он мне и не начальник. Верю я ему почему-то, уж не знаю почему. Гетман сам, может быть, вязнет в этом воровском болоте. Ну да ладно о политике, вы читайте, читайте.

      Вера Львовна снова склонилась над книгой и начала: «Кто знает? А, быть может, нашу жизнь назовут высокой и вспомнят о ней с уважением…», – Вера Львовна подняла голову.– А это ведь и о нас, хоть и было написано тыщу лет назад.

       – О нас с уважением? – перебила ее Полина Васильевна. – Не смешите меня! За что же нас уважать?

       – Но мы же живем? – возразила Вера Львовна. – Пусть страдаем от безденежья и несправедливости, в первую очередь от несправедливости, но живем? Уже это одно достойно уважения.

       – Может быть, вы и правы, – Полина Васильевна на время призадумалась, потом повторила: – Может быть, вы и правы, что мы все-таки живем несмотря ни на что. Несмотря на несправедливость. Да вы читайте, читайте.

      Вера Львовна пролистала книгу.

       – Вот это особенно мне нравится, – сказала она: – «Мне кажется, нет и не может быть такого скучного и унылого города, в котором был бы не нужен умный, образованный человек…»

       – Я вас перебью, Вера Львовна, потому что все совершенно наоборот. Не нужен такой человек. Вот именно что не нужен, поэтому умные и образованные давно за границей.

       – Не все. Вот вы, например, не за границей.

       – Спасибо за доброе слово, Вера Львовна. Да, я умный и образованный человек, я даже пишу книгу, которая будет называться «Против постморализма». Вот только я сомневаюсь, что, если ее даже издадут, то ее будут читать. Большинство, ученое на гламурных и эротических журналах, то есть постморалисты, открыв ее, скажут: «Нет, это никуда не годится, потому что это не блестит. Нет, ничего неблестящего нам не нужно, потому что, поймите же, вот-вот гнусная старость, а потом еще более гнусное разложение плоти. Успеть бы поблистать и поразвлекаться, пожить красивой жизнью, или хотя бы помечтать о красивой жизни. Той, где свой собственный остров, омываемый теплым тропическим морем, где свой собственный дворец со своим собственным дворецким, своя собственная роскошная яхта, свой собственный самолет, а вы своей скукотищей отнимаете у нас мечты и такое драгоценное время». Я их, конечно, понимаю. Жизнь действительно коротка. Но хочется, чтобы хоть кто-нибудь из них и меня понял: жизнь не только коротка, она еще и бессмысленна, если ты научился только брать, а не давать, если не возлюбил ближнего своего как самого себя. Если же ты возлюбил ближнего своего как самого себя, тебе не страшна будет смерть, ты будешь продолжать жить в своем ближнем.

       – Вот вы сказали, Полина Васильевна, но как-то не так сказали. «Возлюби ближнего своего» и всю остальную мораль следовало бы говорить как-то завуалировано, так, что ее вроде и нет, но, тем не менее, она есть, – заговорила Вера Львовна. – Надо говорить «не убий» и «не прелюбодействуй», или «возлюби ближнего своего» завуалировано.

Понимаете? В лоб нельзя. А вы не умеете, чтобы не в лоб, чтобы завуалировано.

       – Во всяком случае – учусь. Но это трудно. Да вы читайте, читайте. Мне интересно. Может быть, я у вашего… как вы сказали?

       – А. П. Чех.

       – У вашего А. П. Чеха чему-нибудь научусь. Читайте.

       – «Мне кажется, нет и не может быть такого скучного и унылого города, в котором был бы не нужен умный, образованный человек. Допустим, что среди ста тысяч населения этого города, конечно, отсталого и грубого, таких, как вы, только три».

       – Я снова перебью вас. Тут надо уточнить. Таких, кто не читает гламурные журналы, только три.

       – Но ведь я своими глазами видела, как вы читали гламурный журнал?

       – Сознаюсь, это – грех. Такой же, как и детская порнография. Нахожу, бывает, на мусорнике. Но ведь они, эти журналы, в конце концов, снова оказываются на мусорнике, где им и место. Но вы читайте, читайте!

       – «Через двести, триста лет жизнь на земле будет невообразимо прекрасной, изумительной…». Вера Львовна подняла глаза от книги. – Будет, все-таки будет и в Сельхозугодии новая, счастливая жизнь! – воскликнула она.

       – Вера Львовна! Через двести-триста лет – это без нас, без нас. Вы понимаете, как это грустно, что без нас? Но все равно хорошо, что вы такое читаете. Вы молодец, Вера Львовна. А ведь другие такого не читают. Оттого и грязи столько.

      Вера Львовна, вдруг заметив что-то, вытянулась, вгляделась и коротко бросила:

       – Федор!

      Полина Васильевна обернулась и тоже вгляделась. На дереве, метров в тридцати от них, сидел Федор. В руке у него была бутылка со сделанной из тетрадного листка в клеточку этикеткой, на которой было написано: «шнапс».

      Полина Васильевна вскочила и быстро подошла к дереву.

       – Ты опять залез на дерево, скотина! – закричала она.

      Подошла и Вера Львовна.

       – В самом деле, Федор. Это же глупо, – сказала она.

       – Я не Федор, я Теодор, я – немец! – сказал Федор, потом отхлебнул из горлышка и поморщился.

       – И это тоже глупо! – сказала Полина Васильевна. – Ты только по происхождению Теодор, а по жизни – самый настоящий Федька. Так что брось, Федька, шизофренией заниматься, слезай с дерева.

       – Не мешай мне погружаться в область чистой мысли! – вскричал Федор. – Если я, как истинный немец, не буду погружаться в область чистой мысли, то я превращусь в таких же никчемных тупоголовых мещан, как вы!

       – А без дерева и без водки ты не можешь погружаться в область чистой мысли? А, Федор? – спросила Полина Васильевна.

       – Я не Федор! Я – Теодор! Я, может быть, второй Шопенгауэр!

       – Шопенгауэр, насколько мне известно, по деревьям не лазил. Так что слезай, Федька. Не позорь Шопенгауэра, – сказала Полина Васильевна.

       – Я не слезу, покуда вы не признаете, что я не Федор, а Теодор.

       – Ладно, Федя, признаем, – сказала Полина Васильевна, – ты – Теодор.

       – А ты, Львовна, признаешь?

       – Признаю, Федя.

       – Не Федя, а Теодор.

       – Признаю, Теодор.

      Федор достал из кармана крышечку, закрутил горлышко бутылки, положил бутылку в карман куртки и принялся слезать дерева. Но только он слез на расстояние, с которого можно было дотянуться до бутылки, как Полина Васильевна схватила бутылку, открутила крышечку и принялась выливать содержимое на землю.

      Федор слез и, обреченно глядя на пустеющую в руке Полины Васильевны бутылку, а затем и на влажное пятно на земле, горестно произнес:

       – Ну вот и пропала моя возвышенная жизнь…

       – Вы слышите, Вера Львовна? И это он называет возвышенной жизнью! Как только выпил и залез на дерево, так и возвысился?

       – Да, возвысился.

       – И над чем же ты возвысился?

       – Над тоской. Но разве вам дано это понять, убогие люди-щепки, – уныло глядя на мокрое пятно на земле, сказал Федор.

       – Ду бист кранк, Федя. Тебя лечить надо.

       – Что вы сказали? – спросила Вера Львовна.

       – Я сказала, что он больной и что его лечить надо.

       – Какая вы образованная женщина, Полина Васильевна!

       – А толку? Эх!

Главы 17-25