Книппер и Чехов
«Как живешь без меня? Скучаю по тебе жестоко... Без твоих писем я здесь совсем замерзну... Хорошо ли спишь, ешь? Обо всем пиши. А здоровье как? Целую крепко, Христос с тобой».
«Сейчас пришла домой, нашла твою открытку и поцеловала ее. А как без тебя пусто. Нет красивого мужа с мягкими глазами… Дорогой Антончик, как мне тебя не хватает! Я с тобой спокойнее и лучше. Я люблю чувствовать твою любовь, видеть твои чудные глаза, твое мягкое доброе лицо...»
«Прекрасной дамой» назвала Ольгу Книппер Лидия Сейфуллина в своей статье о ней. А сын знаменитого актера Василия Качалова Вадим Шверубович, знакомый с нею полвека, говорил, что «не видел ни в ком такого удивительного сочетания светской женщины и актрисы».
Ольга Леонардовна Книппер-Чехова владела тремя европейскими языками, прекрасно знала всемирную историю и литературу. Ее отменное воспитание и безупречная элегантность всегда неотразимо действовали на окружающих. Бескорыстная в отношениях с людьми, она никогда не заботилась о впечатлении, ею оказываемом. У нее была естественная потребность нести радость и добро другим. Покоряло не только обаяние ее сценического таланта, но и ее жизнелюбие: легкость, молодое любопытство ко всему в жизни — к книге, картине, музыке, спектаклю, танцу, морю, звездам, запахам и краскам и, конечно, к человеку.
Знаменитый английский режиссер Гордон Крэг, поэт и вечный искатель идеального, несбыточного театра, писал ей на склоне лет: «Какую чудесную жизнь Вы сумели сделать из жизни...»
Ольга Леонардовна родилась в состоятельной семье. Ее отец, инженер-технолог, до переезда семьи в Москву управлял заводом в Вятской губернии. Мать, Анна Ивановна, имела прекрасный голос и была хорошей пианисткой. После окончания частной женской гимназии Ольга продолжала совершенствоваться в языках, делала художественные переводы, занималась музыкой и рисованием. Отец видел ее переводчицей и художницей и даже показывал ее рисунки Владимиру Маяковскому. После смерти отца материальное положение семьи пошатнулось. Анна Ивановна становится профессором по классу пения в школе Филармонического училища. Ольга дает уроки музыки.
Ей все чаще вспоминаются любительские спектакли, в которых она с удовольствием играла в детстве и ранней юности, все настойчивее становится желание играть на сцене. Тайком от матери Ольга поступает в драматическую школу при императорском Малом театре. Но всего через месяц (после «проверочного экзамена») ей предложили покинуть школу, правда, с правом поступления на следующий год, так как ее место потребовалось более влиятельной претендентке. Как оказалось, Ольга была единственной среди четырех учениц, принятой без протекции. Легко представить, каким ударом это стало для девушки, страстно мечтавшей о театре!
Мать, до этого категорически возражавшая против ее артистической карьеры, видя. как переживает дочь, через своих знакомых определяет ее в драматическую школу. Ольга попадает в класс В.И. Немировича-Данченко и А.А. Федотова.
Три года учебы пролетели незаметно. Перед самым окончанием школы зимой 1897/1898 года на спектакль Гольдони «Трактирщица», в котором играла молодая Книппер, пришел К.С. Станиславский, которому захотелось посмотреть на воспитанников Немировича-Данченко.
В то время по Москве ходили неясные слухи о создании им и Немировичем-Данченко нового театра. В июне 1898 года Книппер, окончившая драматическую школу с высшей наградой, и еще двое выпускников школы — М.Г. Савицкая и В.Э. Мейерхольд были приглашены в труппу Художественного театра. Именно они стали ее партнерами в первых постановках чеховских пьес на сцене этого театра.
Одной из пьес, которую репетировали артисты, была «Чайка». Читая ее, будущие исполнители недоумевали, можно ли ее вообще играть: так непохожа она была на другие. Но постепенно, под влиянием Немировича-Данченко, влюбленного в эту пьесу, молодые артисты постигали высшую художественную простоту и музыкальность этого произведения.
Антон Павлович с большой неохотой поддался на уговоры Немировича-Данченко и в конце концов согласился на постановку «Чайки» в Художественном театре. Ведь совсем недавно бедная «Чайка» обломала свои крылья в Петербурге, в первоклассном Александринском театре. Даже участие в спектакле «лучшей актрисы России» В.Ф.Комиссаржевской не спасло его от провала.
В сентябре 1898 года Антон Павлович приходит в Художественный театр на репетицию своей пьесы. Обаяние личности писателя, его простота, неумение «учить», «показывать», тонкий юмор сразу покорили артистов. Не устояла и Ольга Леонардовна. Увидев Книппер в роли царицы Ирины на репетиции пьесы «Царь Федор Иоаннович», Чехов тоже проникся к ней симпатией.
Как вспоминала потом Ольга Леонардовна, весь 1898 год был большим светлым праздником ее жизни: окончание драматической школы, открытие Московского Художественного театра и встреча с Чеховым.
Антон Павлович запомнился ей слабеющим физически, но крепнущим духовно. Последние шесть лет жизнь писателя была чрезвычайно насыщенной, интересной и сложной. На сцене Художественного театра была поставлена пьеса «Дядя Ваня». Он написал еще две пьесы — «Три сестры» и «Вишневый сад», которые имели триумфальный успех у публики.
Роли Маши («Три сестры») и Любови Андреевны Раневской («Вишневый сад») были написаны специально для О.Л. Книппер, и она играла их вдохновенно. Можно даже сказать, не играла, а «была», жила жизнью своих героинь, о чем говорили многие современники. Горький написал ей в 1900 году: «Вы — артистка в истинном смысле этого слова. Вы умница, Вы здоровый духом человек, и что всего лучше — Вы умеете чувствовать»
Очень взыскательный к актерскому искусству, Антон Павлович советует известному юристу и писателю А.Ф. Кони побывать на спектакле «Чайка», в котором, как ему кажется, «особенно хороша» Ольга Леонардовна в роли Аркадиной.
Какое же место в жизни Ольги Леонардовны и становлении ее как крупной драматической актрисы занимало ее чувство к Антону Павловичу, вынужденному из-за болезни подолгу находиться в Крыму? В литературе бытует эффектная беллетристическая картина: прикованный к Ялте, брошенный, тоскующий писатель и беспечная, легкомысленная актриса, увлеченная своими успехами в театре. Но если внимательно, непредвзято прочитать их обширную переписку, то откроется история большой, счастливой и в чем-то, конечно, трагически сложившейся любви. Становится ясно, что совсем не «прекрасная Лика» (Мизинова), и не писательница Лидия Авилова, и не ялтинская жительница мадам Бонье были «настоящими», «утаенными» увлечениями писателя.
«Если мы теперь не вместе, то виноваты в этом не я и не ты, а бес, вложивший в меня бацилл, а в тебя любовь к искусству». Так писал жене Антон Павлович из Ялты. Действительно, все шестилетие, объединявшее их судьбы, состояло из цепи мучительных разлук и ожидания встреч.
Интересно, что еще в 1895 году Чехов в письме к А.С. Суворину полушутя-полусерьезно говорил: «Извольте, я женюсь, если вы хотите этого. Но мои условия: все должно быть, как было до этого, то есть она должна жить в Москве, а я в деревне (он жил тогда в Мелихове — Л.У.), и я буду к ней ездить. Счастья же, которое продолжается изо дня в день, от утра до утра, я не выдержу. Я обещаю быть великолепным мужем, но дайте мне такую жену, которая, как луна, являлась бы на моем небе не каждый день».
Так и случилось. После венчания в мае 1901 года они пробыли вместе только до конца августа, а затем последовала череда расставаний и встреч.
Они ежедневно пишут друг другу, обмениваются телеграммами.
Обычно очень сдержанный в своих чувствах, Чехов еще до их женитьбы (27 сентября 1900 года) пишет Ольге Леонардовне: «...А я не знаю, что тебе сказать, кроме того, что я уже говорил 100000 раз и буду говорить, вероятно, еще долго, то есть я люблю тебя, и больше ничего». И позже: «Если бы мы с тобой не были теперь женаты, а были бы просто автор и актриса, то это было бы непостижимо глупо» (30 декабря 1902 года). «Я твои письма, как это ни покажется странным, не читаю, а глотаю» (8 января 1903 года). «Во вчерашнем письме ты писала, что подурнела. Не все ли равно? Если бы у тебя журавлиный нос вырос, то и тогда бы я тебя любил» (13 января 1903 года).
Находились люди, утверждавшие, что Чехов подолгу ждет ее писем, а потому тоскует. На самом деле все обстояло иначе. Если она пропускает хотя бы день, то не находит себе места. «Я целую вечность не писала тебе, дорогой мой, милый, ненаглядный!» (20 декабря 1902 года). «Только день пропустила, а кажется, что целую вечность не писала тебе, дорогой мой, милый, ласковый мой» (18 января 1903 года). Ольга Леонардовна все чаще испытывает угрызения совести из-за того, что не может бросить театр и переехать в Ялту. «Мне надоело жить без тебя. Проклятая жизнь. Мне хочется негодовать и шуметь...» (8 января 1903 года). А вот его ответ: «Ты, родная, все пишешь, что совесть тебя мучает, что ты живешь не со мной в Ялте, а в Москве. Ну как же быть, голубчик? Ты рассуди как следует: если бы ты жила со мной в Ялте всю зиму, то жизнь твоя была бы испорченной, и я чувствовал бы угрызения совести, что едва ли лучше. Я ведь знал, что женюсь на актрисе, то есть когда женился, ясно сознавал, что зимами ты будешь жить в Москве. Ни на одну миллионную я не считаю себя обиженным и обойденным... Успокойся, родная моя, не волнуйся, а жди и уповай. Уповай, и больше ничего» (20 января 1903 года). Сколько благородства и самоотречения в их посланиях друг к другу! Это ли не доказательство большой взаимной любви и привязанности!
Ее слезы, взрывы отчаяния, упреки судьбе — все это внезапно обрывается из-за боязни огорчить, разволновать его. Для нее это пора терпения, мужества, готовности нести свой крест. Живет в ней и тоска о ребенке, зависть ко всем матерям, какая-то горькая уверенность, что «маленького полунемца» не будет.
И вот наступает апрель 1904 года. Антон Павлович приезжает из Ялты в Москву. Неожиданно его здоровье резко ухудшается. Доктор Таубе рекомендует поездку на курорт в Баденвейлер, куда в начале июня и отправляются супруги. Первое время пребывания на курорте казалось, что Антон Павлович начинает поправляться. И хотя его мучит одышка из-за эмфиземы легких, он ходит понемногу пешком или вместе с Ольгой Леонардовной совершает прогулки в коляске среди ухоженных полей и лугов, мимо маленьких домиков с небольшими садами и роскошными цветами. Живописная природа радовала душу, поднимала ему настроение.
Вдруг наступает жара. Антон Павлович начинает задыхаться, лежит в постели на пяти подушках, вдыхает кислород. На третий день последовало улучшение, но ненадолго. Пришедший доктор впрыснул камфару и велел подать шампанского. Больной взял полный бокал, улыбнулся Ольге Леонардовне и сказал: «Давно я не пил шампанского». Выпив его до дна, он повернулся на бок и сразу же перестал дышать, уснул тихо, как ребенок...
Жизнь Ольги Леонардовны опустела. Вернувшись в Москву, она никак не могла привыкнуть к тому, что писать ей теперь уже некому. Дневника она не вела. Но он все-таки возник, причем в неожиданной форме: это было продолжение ее писем к Антону Павловичу, в которых она делилась с ним, уже ушедшим, своими сокровенными мыслями, чувствами.
Театр стал главным смыслом ее жизни. У нее были только две большие любви: Чехов и Художественный театр. Она продолжает играть в пьесах мужа, и игра ее становится все более глубокой.
Вот как вспоминает Вадим Шверубович сцену прощания Маши с Вершининым в четвертом акте «Трех сестер»: «Видеть и слышать это было гораздо больше, чем театральное впечатление, — это было прозрение, озарение, счастье от возможности проникнуть в чужую душу. Как она смотрела на Вершинина, как бросалась ему на грудь.
...Каким страшным смехом смеялась она над Кулыгиным с привязанной бородой: «В самом деле, похож на вашего немца». От этого смеха, неожиданно звонкого, чистого, влажного от слез, горло перехватывало, рыдание душило. Это, конечно, не было актерским искусством, это было чем-то неизмеримо большим — это звучали в ней, женщине, Ольге Леонардовне, — и не родившийся «немчик», и последняя ночь Баденвейлера. Все, что было трагичного в ее жизни, находило выход в Маше. Она даже физически менялась — ее сущность входила, вмещалась в плоть другого человека...»
Великую Ермолову так потрясло исполнение Ольгой Леонардовной роли Маши, что, придя за кулисы, она не в силах была вымолвить ни единого слова, а лишь порывисто обняла актрису.
Ольга Леонардовна пережила мужа на пятьдесят лет. Была ли она для Чехова «Прекрасной дамой»? По-видимому, нет: она вошла в жизнь Чехова не только как любимая женщина, но и как самый близкий ему художник, как первая по своему значению актриса нового, чеховского, театра.
Леопольд УРБАНОВИЧ
