РАССКАЗЫ

Полин Смит. БОЛЬ

Этот пронзительный рассказ, принадлежащий перу Полин Смит, считается одни из лучших в литературе ЮАР. 

Брак Юриаана и Дельки фан Ройен был бездетным. Все годы супружеской жизни, вот уже почти полвека, они провели в долине Аанхенаам на земле, арендованной у господина фан дер Вентера из Ферхелехена.

Земля его находилась в часе ходьбы от фермы Ферхелехен на небольшом плоскогорье, на склоне, обращенном к северу и солнцу. Тонкий почвенный слой давал скудный урожай, и поэтому Юриаан был одним из беднейших крестьян, трудившихся на арендованных полях. Он был высоким, худым и нескладным, а в речи и движениях – неторопливым и спокойным. Его прямые, гладкие пыльного цвета волосы, которые с годами не седели, а выцветали, были длинными, как у жителей глухой трансваальской деревни. Это придавало ему вид дикий и неприкаянный, что только подчёркивало мягкость его характера. Чем дольше Юриаан жил с Дельки, тем нежнее он относился к ней, а особенно - в последние годы, когда она начала мучаться от боли. Эта невысокая, полная старушка, с мягкой и гладкой кожей, как у ребенка, спокойная, никогда не терявшая бодрости духа, теперь была для него ещё дороже, чем в день их свадьбы. Став его невестой, она перебралась к нему в горы и принесла с собой лишь одежду, которая была на ней, да свою Библию, завёрнутую в бело-красный платок. До этого, когда она работала у госпожи дю Туа из Лиу Крааля, ей приходилось нелегко; и поскольку её хозяйка плохо видела, Дельки с малых лет научили читать, чтобы зрение госпожи не испортилось окончательно. Юриаан же был неграмотен, и когда в первую брачную ночь его жена открыла свою Библию, ему показалось, что никакая музыка не сравнится с её чтением. В старости голос у неё стал тонким, как у птицы, но всё же, когда она начинала читать, для её мужа это звучало по-прежнему прекрасно. Годы, проведённые в бедности, которые могли ожесточить их, бездетность, которая могла отдалить их друг от друга, напротив, только сблизили их. И теперь они вместе боролись с болью, которая мучила Дельки. А поскольку всю жизнь они оба были здоровы, боль, которую испытывала старушка, казалась им чем-то посторонним: загадочным и могущественным третьим, по непонятным причинам вцепившимся Дельки в бок и заставлявшим её часами беспомощно лежать на низком деревянном топчане в их маленькой спальной.

Их дом со стенами из земли и тремя комнатами стоял вблизи ручья, на берегу которого росло несколько персиковых деревьев. Каждый год старики приносили их сушёные плоды на благодарственный молебен в Хармони, а персиковые косточки забивали в земляной пол своей гостиной. Каждое утро Дельки смачивала этот пол чистой водой из ручья и подметала жёсткой метлой. Пол в кухне и спальной она регулярно мазала смесью золы и коровьего навоза, которая в этих краях называется "мист". В их домишке всегда пахло мистом, крепким чёрным кофе (его зёрна мололи вместе с горохом, чтобы их хватило подольше) и лепёшками, которые Дельки готовила на кухне в золе на открытом огне.

В гостиной у них стояло три стула, перетянутых узкими полосками кожи; стол, ярко-жёлтый от постоянно втираемого в него сока растения, росшего на склоне горы; и ярко раскрашенные козлы для бычьей повозки. Комната эта была квадратной, с проёмом в стене шириной в полдвери, который вёл во двор, где росли персиковые деревья. Эта была единственная дверь в доме, потому что проёмы между гостиной, кухней и спальней были пустыми. Внутренняя стена, сделанная, как и внешние, из земли, не упиралась в крышу из соломы и тростника, а оканчивалась в пределах досягаемости плоским уступом, где старики хранили тыквы, скрученные табачные листья, мешочки с семенами, домашнее мыло и свечи для отпугивания насекомых, а также разные остатки и обрезки. Со стропил свешивались сушёные початки маиса, а прямо за дверью стояла старая, видавшая виды ступка, вырезанная из ствола дерева и сделанная в форме песочных часов. В ней измельчали зёрна маиса для приготовления каши. В стене напротив входной двери располагалось единственное в доме окно. В нём не было стёкол, и на ночь его закрывали некрашеным деревянным ставнем. В стену между гостиной и спальной были вделаны три полочки, на которых Дельки хранила все свои сокровища. Там были её Библия; две чашки и два блюдца, толстые и тяжёлые, с розами, похожими на красную капусту; маленькую розовую кружку, на которой с одной стороны была сделана надпись "Подарок хорошей девочке", а с другой – нарисован золотой Хрустальный дворец; шерстяной коврик, вышитый зелёным и красным; траурную открытку с чёрными краями - в память о матери господина фан дер Вентера; страусиное яйцо; и коробочку, отделанную синим ситцем и покрытую несколькими рядами ракушек вокруг крохотного квадратного зеркальца. Эти вещи являлись предметом гордости их простых сердец. Это и были их сокровища, добытые за пятьдесят лет совместной жизни.

На самой верхней из этих полок Дельки уже больше года хранила бутыльки с "Бабушкиными каплями", которые Юриаан время от времени покупал для неё в магазине в Хармони, принадлежавшем еврейке. Они должны были ослабить боль у неё в боку. Сначала казалось, что капли действительно помогают и мешают тому таинственному существу, которое вызывало её. И даже когда приступы стали чаще и сильнее, вера Дельки и Юриаана в слова, напечатанные на бутыльке, не угасала. Но в январе Юриаан, наконец, усомнился в волшебной силе капель. В тот месяц было много долгих, жарких дней, когда приступы боли почти не прекращались. В конце концов, запас капель был израсходован, а Дельки, слабая и беспомощная, как младенец, всё лежала на низкой кровати, а Юриаан, оставив её там, поспешил в еврейский магазин в Хармони.

Около магазинчика с выбеленными стенами и вывеской "Winkel" над входом, написанной кривыми буквами, c помощью синьки Юриаан встретил Пита Дейсельманна, занимавшегося перевозками между деревнями Плакопс и Присестаун. Пылкий и энергичный Пит, преисполненный гордости за свой бурский Платкопс и презрения к английскому Принсестауну, беседовал с пожилой еврейкой и её внуком о новой больнице, которая недавно открылась в его деревне и о которой живший в горах Юриаан ещё ничего не слышал. Это была первая больница в Малом Карру, и построил её бурский Платкопс. Пит Дейсельманн с презрением говорил о том, что в Принсестауне люди, наверное, до сих пор мрут сотнями, оттого что у них нет больницы. А в Платкопсе теперь уже не нужно терпеть боль. Один человек, когда попал в эту больницу, был так немощен, что его пришлось нести туда на руках, а когда он вышел из неё, то прыгал от радости, восхваляя Господа.

Всё, что Пит Дейсельманн рассказывал о больнице, заставило Юриаана, перед глазами которого всё время стояло измученное, перекошенное от боли лицо Дельки, испытать странное волнение из-за нахлынувшего на него смешанного чувства волнения, удивления и страха. Он долго не мог произнести ни слова, но в конце концов, дрожащим, срывающимся от возбуждения голосом спросил:

- А что, надо иметь много денег, чтобы попасть в больницу в Платкопсе?

- Много денег?! - воскликнул Пит Дейсельманн. - Много денег?! Да пусть ты так беден, что еле сводишь концы с концами - всё равно тебя примут в нашей больнице.

- Боже мой! – промолвил в изумлении Юриаан. - Боже мой! И ему показалось, что глядя на перевозчика, он уже видел Дельки Здоровой: её круглое и мягкое детское лицо сияло от радости, когда она, прыгая на больничном крыльце, восхваляла Господа.

 Когда Юриаан вернулся в горы, то увидел, что Дельки по-прежнему лежит на тюфяке из перьев. Он дал ей немного капель, приготовил крепкий кофе и принёс его ей вместе с кусочком чёрного хлеба, а потом, сев на низкий табурет рядом с нею, стал рассказывать ей о больнице в Платкопсе. Он повторил всё, что сказал ему Пит Дейсельманн, и его неторопливая, тихая речь, казалось, придавала ещё больший вес всему тому, что рассказал перевозчик. И держа Дельки за руку, он говорил ей о том, как положит её тюфяк из перьев в бычью повозку, натянет над нею на тростниках холщовый навес, и его любовь, радость сердца и всей его жизни будет лежать там, словно птица в гнёздышке. Он будет править быками так осторожно, как если бы вёз Ковчег Завета. Юриаан повезет Дельки в больницу в Платкопсе, и там её излечат от боли... Он так же, как и Пит, рассказывал ей о людях, прыгающих и славословящих Господа, и вера в каждое слово, произнесённое Дейсельманном, была теперь так велика, что казалось, сердце в их старых, служивших им всю их долгую жизнь телах уже прыгало и воздавало хвалу Всевышнему.

На следующий день рано поутру старик начал приготовления к поездке. Сначала он пошёл в загон на горном склоне, где Яфта Никодемус, пастух из Ферхелехена, держал стадо своего хозяина. Там они договорились о том, что за несколько свёртков табака Яфта будет присматривать за его козами и курами. Свою землю Яфте пришлось оставить на попечение Бога. Вернувшись домой, он натянул парусину на бамбуковый каркас и закрепил этот навес над повозкой. Ко дну её он привязал большой чёрный чайник и котелок с тремя ножками. Это были все их кухонные принадлежности. Затем он наполнил бочонок водой из ручья и тоже привязал его ко дну повозки. После этого Юриаан достал раскрашенные козлы и закрепил их впереди телеги, чтобы на них можно было сидеть. На козлах помещался их небольшой запас еды: куски просоленного сушёного мяса, мешочек с кофе, сухари, завёрнутые в кожу козлёнка, маис для приготовления лепёшек и солёные рёбрышки недавно зарезанной козы. Позади повозки он привязал корм для быков, а под ним подвесил складной табурет. Внутри неё он постелил тюфяк из перьев и положил подушки и одеяла для гнёздышка Дельки.

Когда всё было готово, и два быка, с которыми Юриаан пахал свою землю, были запряжены, Дельки вышла из дома, чтобы забраться в повозку. На ней были коленкоровое платье, которое она надевала лишь к Причастию, и шляпа от солнца, а её ноги без чулков были обуты в туфли из сыромятной кожи, которые Юриаан сделал для неё сам. В руке она несла красный платок из хлопка весь в белых лунах, куда были завёрнуты её Библия, «Подарок хорошей девочке» и коробочка, отделанная ситцем и ракушками. Её волнение (а может быть, и капли) на время облегчило боль, и её круглое, гладкое и невинное лицо светилось от веры во всемогущество Господа, от веры в больницу в Платкопсе и от веры в Юриаана. И тогда её муж помог ей забраться в повозку, снова и снова называя её нежно, красиво и ласково, как он делал всегда, когда хотел показать свою любовь к ней. Поездка из Ферхелехена в Платкопс на бычьей повозке обычно занимала чуть менее трёх суток. Они двигались не спеша, поскольку Дельки постоянно мучила боль, и кроме того, приходилось часто распрягать быков, чтобы дать им отдохнуть. Весь путь от Ферхелехена до Хармони был для них знаком, но уже многие годы они не ездили дальше. Поэтому прямая серая дорога через коричневую и иссушенную степь, где на выжженных солнцем полях фермы находятся так далеко друг от друга, казалась им весьма увлекательной даже в это безжалостное январское пекло. По вечерам, когда быки двигались вперёд в однообразном ритме, который в темноте казался ещё более размеренным, или когда они распрягали повозку, и пламя разведённого Юриааном костра танцевало для звёзд, сиявших над ними, их сердца наполнялись тихой радостью. И они представляли себе и днём и ночью не тот серый каменный дом, о котором говорил Пит Дейсельманн, а такое же чудесное золотое здание, как Хрустальный дворец на кружке у Дельки. Они стойко и непоколебимо верили в это золотое диво, этот пиют для больных и страждущих во все те ужасные часы, когда Дельки, как какое-то кроткое животное, не имеющее дара речи, сжималась и беспомощно лежала в поту и мучениях от боли.

Только к полудню на четвёртый день их путешествия они достигли деревни Платкопс, растянувшейся вдоль восточного берега реки Гамки. Здесь низкие дома с выбеленными стенами и соломенными крышами находились в глубине садов и земельных участков, спускающихся к реке, на значительном расстоянии от широкой Хух Страат. Эта улица была обсажена тополями, ивами и огромными эвкалиптами. В одном конце этой зелёной аллеи виднелись горы Сварткопс, а в другом – Тениквоты. С севера, юга, востока и запада равнину Платкопс окружали горные цепи, а сама деревня лежала в центре равнины. Больница была единственным каменным зданием на западном берегу реки и одним из немногих каменных домов в деревне. Вокруг неё также не было ни деревьев, ни сада, ни зелёных полей, и она стояла посреди голой степи, серая и новая, даже не обнесённая изгородью. Больница отнюдь не была похожа на Хрустальный дворец на кружке у Дельки, но вера, надежда и слёзы, навернувшиеся им на глаза, когда они увидели её, сделали это непривлекательное здание, окружённое широкой верандой, прекрасным для пожилых супругов. Они переправились через реку и медленно поехали к нему через степь.

Когда Юриаан и Дельки достигли больничного крыльца, все двери и ставни в доме были закрыты, потому что уже наступила полуденная жара. Стояла полная тишина, и только слышно было поскрипывание колёс повозки и медленное «О, Господи! О, Господи!», слетавшее с губ старика, когда он оглядывался по сторонам. Вид закрытых дверей и ставней, пустого крыльца, на котором старики ожидали увидеть мужчин и женщин, избавившихся от боли и радостно прыгающих, восхваляя Всевышнего, не поколебал их веру в слова Пита Дейсельманна, хотя других он и мог бы заставить усомниться. Эта тишина в раскалённый полдень казалась им ни чем иным, как Божественным покоем; и терпеливо и безмолвно, как свойственно бедности и старости, они стояли и ждали, что уготовала им судьба.

Через полтора часа бычью повозку около крыльца обнаружила сестра-хозяйка, добрая, работящая женщина средних лет, умевшая говорить и на английском, и на голландском. Юриаан, покорно отвечал на вопросы сестры, сняв свою мягкую широкополую шляпу и держа её в руке. Он – Юриаан фан Ройен, семидесяти пяти лет от роду, работает на земле господина фан дер Вентера из Ферхелехена в долине Аанхенаам; а там, в повозке, в гнёздышке, которое он сделал для нё из перьевого тюфяка и подушек, - его жена Дельки, семидесяти лет, которую он привёз сюда, чтобы её излечили от боли в боку…

Сестра-хозяйка перевела свой взгляд со старика, выглядевшего так дико и растрёпанно и в то же время так смиренно и покорно, на пациентку, исполненную страдания старушку, которая сидела на перьевом тюфяке со своим узелком в руках. Вместе с Юриааном они приподняли Дельки и опустили её на землю. Затем пожилые супруги вместе взошли на по лестнице и последовали за сестрой-хозяйкой в её кабинет. Здесь она оставила их, и в этой тихой полутёмной комнате старики сидели на кушетке вместе, держась за руки, как дети. Они не разговаривали: только время от времени старик прижимал свою жену к себе, шепча ей, что она его голубка, жемчужина, горная роза и свет очей.

Сестра-хозяйка вернулась вместе с молодой, симпатичной сиделкой. Она объяснила, что сестра Роберт отведёт Дельки в женскую палату, и там во время дневного обхода старушку осмотрит врач. Она сказала, что Юриаану придётся подождать, пока доктро поставит ей диагноз, и поэтому ему следует поставить повозку сбоку от здания больницы и распрячь быков. После этого он может вернуться домой в долину Аанхенаам или остановиться у своих знакомых в Платкопсе на той стороне реки... Только теперь старики осознали, что больница должна будет разлучить их и что исцеление Дельки не произойдёт сейчас же. Бог знает, что думала старушка, крепко держа красно-белый платок со своей Библией, кружкой и коробкой с ракушками, когда она безропотно отправилась вслед за сиделкой. Но Юриаану показалось, что наступил конец света. Потрясённый до глубины души, ощупывая стены руками, как человек, вдруг лишившийся зрения в незнакомом для себя месте, он вышел на улицу под слепящие лучи солнца и выпряг быков из повозки.

Уже прошло время пить кофе ( но старику сейчас не хотелось его готовить), когда Юриаана пригласили в кабинет сестры-хозяйки, где его ждал врач. Доктор был англичанином. То, что он поселился в голландской деревне, хотя мог бы жить в английской, не забывали в Платкопсе и не прощали ему в Принсестауне. Когда старик уже покорно стоял перед ним, он объяснил ему, медленно и старательно подбирая голландские слова, характер боли, которую испытывала Дельки. Этот случай был тяжёлым. От такого рода боли возможно вылечиться в более молодом возрасте, но в старые годы от неё нет исцеление. Только лечение, которое может на некоторое время облегчить её. Если Юриаан оставит свою жену в больнице, врач сделает для неё всё, что сможет, и через несколько недель она, вероятно, будет в состоянии вместе с мужем вернуться в долину Аанхенаам. Юриаан сам должен решить, возвратится ли он на это время домой или отправится к своим знакомым в Платкопс.

Старик поблагодарил доктора и спокойно и размеренно, что придавало ещё больший вес и достоинство его словам, ответил: если, чтобы врач избавил её от боли, Дельки должна быть в больнице, то здесь ей и следует остаться. Сам же он не мог вернуться в долину Аанхенаам без своей любви, своей жизни, без своей дорогой жены. Не мог он и отправиться к знакомым в Платкопс, потому что там у него не было никого. Всю свою жизнь он прожил на горном склоне в долине Аанхенаам, и уже пятьдесят лет с ним была его голубка. Если Господь не хочет, чтобы она полностью излечилась от боли, пусть доктор сделает всё, чтобы облегчить её страдания. Не будет ли он настолько добр разрешить Юриаану пожить в степи рядом с больницей, чтобы он мог быть рядом с женой до тех пор, пока не настанет время забрать её домой?…

Врач повернулся к сестре-хозяйке и коротко сказал: - Пусть остаётся. Отведите его к ней.

Юриаан вышел из кабинета и последовал за сестрой по длинному пустому коридору в длинную пустую яркую комнату. В ней стояло шесть узких белых кроватей. Рядом с каждой из них находилась вычищенная тумбочка. Над каждой кроватью висела белоснежная карточка с именем больного. Пол был таким же белым, как тумбочки, и поэтому старик поначалу не смог разглядеть ничего, кроме этой ослепительной чистоты. Теперь он уже видел, что на трёх кроватях лежали женщины, на головах у которых были надеты чепчики с оборками, что делало их похожими на грудных детей. И постепенно он стал узнавать в одной из этих женщин-младенцев свою Дельки.

Увидев гладкое, круглое, невинное лицо Дельки в обрамлении этого странного чепчика с оборками, Юриаан забыл, что он находится в чужой, незнакомой комнате. Он забыл о существовании других голов в белых чепцах и о том, что рядом с ним стоит сестра-хозяйка. Он видел лишь свою любовь, свою радость, своё сокровище. И встав на колени у её кровати, Юриаан взял её загорелые руки и прижал их к своей груди.

Этой ночью впервые со дня их свадьбы Юриаан и Дельки лежали порзнь. Старик не мог ни спать, ни просто отдыхать. Он долго наблюдал, как мерцают огни в Платкопсе на том берегу реки, а когда они погасли, ещё долго смотрел на звёзды. Он то ложился на перьевой тюфяк внутри повозки, то прямо на землю рядом с нею. Как призрак, бродил он в тиши вокруг больничных построек, а потом возвращался к своей повозке, чувствуя такую боль, что на глаза ему наворачивались слёзы. Он никак не мог определить, в какой именно части тела находится источник этой боли. Теперь он не молил Всевышнего о помощи. Ночная тишина и безмолвный серый каменный дом, где томилась его голубка, его жемчужина, всё ещё казались ему олицетворением Божественного покоя. Но сам Бог как будто отдалился от Юриаана навсегда. Для Дельки эта ночь тоже была мучительно долгой. Впервые в жизни она спала не в своих сорочке и юбке и не на перьевом тюфяке, а в ночной рубашке на узком матрасе. Непривычная свобода движений делала эту узкую кровать просторной и безжизненной, как пустыня. А когда в короткие промежутки между приступами боли ей удавалось уснуть, то ей снилось, что рядом с ней лежит мёртвый Юриаан, и она тщетно прижимается к нему в поисках уюта и тепла. Когда наступило утро, то для пожилых супругов причиной страданий была уже не боль в боку у Дельки, а боль в их сердце.  Все длинные, жаркие дни и сменявшие их такие же жаркие, тихие лунные ночи чувство одиночества у обоих стариков, а у Юриаана ещё и ощущение того, что Бог покинул его, постоянно усиливалось. Больничный распорядок оставался для них до конца непонятным. В течение пятидесяти лет, проведенных ими вместе на горном склоне в долине Аанхенаам, жизнь их была такой же простой, как их бытовые нужды, и такой же скромной, как их сердца. В этом новом и сложном для них мире они воспринимали доброту врача, сестры-хозяйки и сиделки так же, как немое страдающее животное. Ни с той, ни с другой стороны не было, да и не могло быть полного понимания. Доктор и сестра-хозяйка могли знать всё, что только было возможно о боли у Дельки в боку, но о боли в сердце у неё и Юриаана они не знали ничего. И старушка робко отстранялась от любознательных соседей по палате, что только усиливало её одиночество.

Одна среди незнакомых ей людей в этой яркой пустой комнате Дельки лежала тихо и безропотно, размышляя о своём доме на горном склоне. Она думала о тепле и уюте своей кровати, покрытой перьевым тюфяком и стоявшей в маленькой спальной, где так приятно пахло мистом. О деревянных ставнях, державшихся на кожаных ремнях, которые начинали скрипеть при малейшем дуновении ветра; о поле в их гостиной, со вделанными в него персиковыми косточкамии пятнами солнечного света, пробивавшегося из открытой половинки двери. О персиковых деревьях у ручейка, которые ни разу за пятьдесят лет не подвели их. О том, как она сушила фрукты для благодарственного молебна и о самом молебне у дверей церкви в Хармони, когда Юриаан, стоявший с непокрытой головой среди мужчин, улыбался глядя на неё среди женщин. О дороге домой и о том мгновении, когда, спустившись в долину, ты впервые видишь высоко на горном склоне их домишко с коричневыми стенами, персиковыми деревьями и ручейком.

Юриаан построил этот дом для неё своими руками. Пятьдесят лет ручей утолял их жажду, а теперь они пьют странную, безжизненную воду из цистерны. Пятьдесят лет они спали друг рядом с другом в комнатке со знакомо поскрипывавшими ставнями, а теперь они лежат порознь… Что же привело их сюда? Боль у неё в боку… Но сейчас она уже не чувствовала её. Теперь болело только сердце. Каждый день она уверяла сиделку, что боль в боку прошла. А та только смеялась ей в ответ, покачивала головой и говорила: "Что я по-вашему, ребёнок? ! Подождите немного, тётя! Потерпите чуть-чуть. Я сама определю, когда у вас перестанет болеть бок!" А о боли в сердце Дельки говорила только с Юриааном, когда вечерами он мог полчаса посидеть с нею вдвоём…

Старик расположился в степи рядом с больницей, с той стороны, где находилась женская палата, и лёжа в своей кровати, Дельки могла увидеть дым его костра, поднимавшийся в неподвижном горячем и прозрачном воздухе. Юриаан редко отходил далеко от своей стоянки; только иногда он удручённо бродил вокруг больничных построек или шёл в степь, чтобы покормить быков. Дважды в день он недолго сидел у Дельки в палате, а она своим тонким, чистым голосом читала ему Библию. Но ничего из того, что она читала ему в этой яркой и пустой комнате, в которой так непривычно пахло дезинфицирующими средствами, не могло успокоить его душу. Бог по-прежнему был далеко от него. Днём и ночью боль в сердце Дельки не давала ему покоя; он жил как будто в трансе. Однажды его послали в деревню Платкопс на ту сторону реки. Там в витринах магазинов на Хух Страат были выставлены такие вещи, которых он не видел никогда и которые ему больше в жизни не суждено было увидеть. Но они не оставили никакого следа в его сознании: он прошёл по Хух Страат, словно в невыносимо тяжёлом сне, и больше никогда туда не возвращался.

В Платкопс Юриаана отправила млодая, симпатичная сестра Роберт. Ей всё ещё была присуща светлая и несгибаемая юношеская самоуверенность, и она считала Юриаана и Дельки всего лишь двумя престарелыми младенцами, присматривать за которыми было для неё обязанностью и, разумеется, удовольствием. Она была убеждена, что её контроль являлся для них благом, а во всех её действиях присутствовало какое-то грубое дружелюбие. Это она никогда не давала Дельки произнести ни слова, когда врач делал свой ежедневный обход, и каждый раз, когда старушка пыталась робко уверять доктора, что её бок уже не болит, слова её тонули в потоке здравомыслия, извергаемого медсестрой. Именно сестра Роберт ограничивала время свиданий Юриаана с женой и при случае гнала его, как курицу, прочь из палаты. Но «престарелые младенцы», такие скромные м мягкие, были непривычны к любому контролю. Там, на горном склоне их простой жизнью управляли любовь к Богу и друг к другу. Это энергичное и наглое вмешательство в их личную жизнь больше всего осложняло их пребывание в больнице и, в конце концов, оно начало их возмущать. Пожилые супруги стали бояться эту симпатичную сиделку так сильно, как никого на свете. Она встала между ними и доктором, между ними и сестрой-хозяйкой. А поскольку она отказывалась признать, что Дельки вылечилась от боли и может теперь вернуться в долину Аанхенаам, сестра Роберт также встала между стариками и всем тем, что им было дорого. Своим энергичным и бесцеремонным презрением к долине Аанхенаам и, напротив, превознесением всего, что есть в Платкопс, даже качества здешней дождевой воды, она повергала их в смущённое молчание и, в конце крнцов, подтолкнула их к побегу.

Из-за этой дождевой воды тихо и незаметно боль в сердце у стариков стала совсем нестерпимой. В деревне Платкопс вода в одоёмах была такой солёной, что даже в заболоченных местах земля здесь всегда была покрыта тонкой белой коркой. Поэтому в железных цистернах собирали дождевую воду для питья. Дельки питала к ней необоснованную, по мнению сестры Роберт, неприязнь. Действительно, поначалу это была просто причуда тихой безропотной старушки, но день ото дня, хотя ни она, ни Юриаан не осознавали этого, Дельки, становясь слабее, всё чаще думала о бурлящем горном потоке, который в течение полувека утолял её жажду. Однажды она, изнемогая, бредила то о ручье у персиковых деревьев, то о вифлеемском колодце, то о плаче Давида о воде из этого колодца, то о Реке Жизни… Юриаан, не зная, что ему предпринять, сидел рядом с нею и чувствовал, что вот-вот его сердце разорвётся от горя и что сам он умрёт от охватившеё его тупой, невыносимой боли… И через эти страдания он медленно пришёл к неизбежному решению…

Когда в тот вечер сестра Роберт приказала Юриаану покинуть палату, старик вышел через застеклённую дверь рядом с кроватью, где спала Дельки. В те жаркие январские ночи эту дверь оставляли открытой, а запирали лишь ставни. Юриаан знал, что защёлку на них можно открыть снаружи с помощью ножа. Ещё он знал про то, что одежда Дельки была сложена в тумбочку у её кровати. Сейчас в палате кроме его жены бла только одна пациентка: старая-старая женщина, которая всё время дремала в дальнем конце комнаты. И поскольку в те дни не было тяжёлых больных, в больнице никто не дежурил. Юриаан медленно, но верно обдумал всё это и пошёл в степь за своими быками. Он нашёл их, привёл обратно к повозке и, покормив, привязал их к ней. Затем он разжёг огонь и приготовил себе крепкий и горький чёрный кофе. Он ничего не ел: его запас провизии, несмотря на то, что он питался на больничной кухне, был уже очень скуден, и Юриаан боялся, что еды может не хватить до дома. Наступила ночь, и устроив гнёздышко из перьевого тюфяка и подушек, старик прилёг на землю у повозки. Над ним мерцали звёзды, и млечный путь широкой белой тропинкой пересекал небо. Но старик не глядел на звёзды: слуга Всевышнего Юриаан не знал бродит ли Господь по этому звёздному небу. Бог всё ещё был далеко от него. Единственным спутником Юриаана была печаль…

Когда последние огни на том берегу погасли, старик снял свои туфли из сыромятной кожи и осторожно обошёл все больничные постройки. Здесь тоже всё было тихо и темно. Тогда он вернулся к повозке, запряг быков и подложил камни под её колёса. После этого он снова подошёл к больнице, забрался на крыльцо, приподнял ножом щеколду на ставнях и незаметно пробрался в палату, где на узкой кровати, казавшейся такой бескрайней и пустой, тихо лежала и не спала Дельки. Старик подошёл к ней и спокойно, без страха, сказал:

 «Послушай меня, моя малышка! Послушай, моя голубка! Разве я снова не сделал в повозке гнёздышко для тебя? И разве я снова не запряг наших быков? Так давай же я отнесу тебя на руках к повозке, и мы отправимся домой, в долину Аанхенаам.»

Он наклонился, открыл тумбочку и достал её одежду. С необычайной нежностью он осторожно помог ей надеть юбки, а потом перевязал её Библию, кружку и коробку с ракушками. Он сунул себе в карман бутылёк с лекарством, стоявший на тумбочке, а затем взял старушку на руки и вынес на улицу в тёмную ночь.

Дельки лежала довольная в своём гнёздышке на тюфяке из перьев. Она уже теперь перестала дрожать и ни на минуту не сомневалась в праве Юриаана поступать так, как он считает нужным. Она уже чувствовала себя в полной безопасности просто потому, что её муж был с нею. Больница для неё стала уже просто сном, который лишь на мгновение разлучил их. Боль в сердце прошла, а о боли в боку Дельки не хотелось думать. Разве в больнице она не научилась её скрывать? Сидя рядом с ручьём на горном склоне и утоляя жажду прозрачной, темноватой водой из него, Дельки не будет чувствовать боль… И когда она всю ночь будет спать рядом с Юриааном, она не будет страдать от боли. Она возлежала среди подушек, эта нежная умирающая женщина, и сердце её переполнялось тихой радостью.

Сидя на козлах впереди неё, Юриаан спокойно правил быками. Сначала их повозка ехала по степи, затем через переправу на тот берег реки и дальше по дороге в Принсестаун. Постепенно его онемевшее сердце начинало отогреваться, и он понял, что Бог снова с ним. Господь был здесь, в бычьей повозке, вместе с его любимой. Разве Он не избавил её от боли? Она слаба, но разве не дал Он своему слуге Юриаану сильные руки, чтобы носить её? Он прижмёт её к груди и понесёт, как маленького ребёнка, и у него на руках она обретёт покой…

Они достигли вершины Хрут Копа, самого высокого из череды низких, плоских холмов, окружавших Платкопс. Здесь старик развернул повозку и остановился, чтобы дать отдохнуть своим быкам. Внизу, в поной тишине, освещённая ясным бледным лунным светом, лежала деревня Платкопс. Но они смотрели на другой берег реки, где одиноко стояло серое каменное здание. Они задержались на холме всего на несколько минут, а затем снова развернули повозку и продолжали свой путь.

Перевод Бориса ГОРЕЛИКА по тексту издания «Pauline Smith. The Little Karoo» (London, 1924).